Татьяна Щербина

Я русалкой иду, как скрываются в дождик в плаще. Я на берег всегда выхожу в золотой чешуе. Скажут: вот море плеснуло блеснуло хвостом при Луне. И тысячеглазый увидит подобье во мне.

Город, город, ты стар, и в очках разбираешь едва, что у Дара в руках покрова на меня и права, и как он по чешуйке снимает с меня чешую, как бестрепетно я и как нежно на свете стою.

И чешуйки ложатся в сосуд целокупный из Фив. Ветер долог, полет его медлен, и воздух красив. Как снежинки летят, как чаинки — мой строгий наряд. Скажут: видите, море сверкает, и чайки парят.

О Господи, какой холодный год, и ледяная корка все растет, и мертвенная ясность бытия во мне скулит и жалобно поет.

Сорви с меня одежды и сожги во тьме веков, где не видать ни зги, прозрачные одежды для меня из голубого инея сотки.

Забвению молюсь который день, из вязких слов леплю который день огонь. Какой он липкий и густой! Такой густой бывает только тень.

Прошу тебя, уедем далеко! Не слушай: я пою и мне легко. А дом, куда зову, в таком пути, что никого не взять, одной идти.